Анну Пышник задержали в марте 2022 года и осудили за то, что сняла российскую военную технику и передала видео в новостные каналы. Ее дочери Кире тогда было девять лет. Женщине дали три года колонии. Это испытание она проходила со своими близкими, главная из которых — дочь. О том, что каждая из них пережила за это время, в монологе Анны.
Анна Пышник, 31 год. До суда находилась в гомельском СИЗО-3, потом ее перевели в женскую колонию № 4, что в Гомеле на улице Антошкина. Вышла на свободу в ноябре 2024-го. На сайте BYSOL открыт сбор для Анны и Киры. Чтобы их поддержать, перейдите по ссылке.
«Всегда была мысль, что меня не задержат»
У меня много родственников, благодаря этому у нас с Кирой большая семья. С ее папой мы в разводе, поэтому жили с дочкой вдвоем, я работала в игорном клубе в Калинковичах. Смены были по 24 часа, и чтобы она не оставалась дома одна, периодически нанимала няню. В марте 2022-го, за 20 дней до задержания, я вышла замуж (сейчас мы уже не вместе с этим человеком). Кира радовалась, что мы теперь втроем, точнее вшестером, потому что у нас еще три кота.
Отношения с дочкой складывались по-разному. Чтобы ни в чем ей не отказывать, старалась чуть больше зарабатывать, из-за этого не всегда была дома, не всегда могла помочь с уроками. Но мы часто вместе отдыхали, много времени она проводила у бабушек-дедушек.
Я постоянно повторяла: «Нужно быть осторожнее, не хочу лезть на рожон, потому что у меня ребенок». Но есть вещи, которые не можешь обходить стороной. В 2020-м не было сомнений, выходить или нет, в 2022-м тоже не могла остаться равнодушной. Плюс никогда не знаешь пределов допустимого для власти. Это рулетка, как тебе повезет. Тут лайк не поставлю, тут комментарий не напишу, тут отпишусь, когда поеду к друзьям на суд.
И все равно не знаешь, где в тебя попадет. Вообще представить, что за лайк, комментарий или высланное видео могут дать уголовную статью, невозможно. Всегда была мысль, что меня не задержат, что меня это не коснется. Но буквально за месяц до того, как приехал ГУБОПиК, помню, спрашивала у мужа в шутку: «Если меня посадят, что будешь делать?» Не знаю, это был просто вопрос или внутренне что-то ощущала. С дочкой мы заранее о таком не разговаривали. Сейчас понимаю, стоило бы поговорить, но тогда ей было всего девять, казалась совсем маленькой.
«Слышала Кирин голос, но к телефону подойти не просила… Не смогла бы, разрыдалась»
ГУБОПиК приехал, когда дочка вот-вот должна была вернуться из школы, и я все выглядывала в окно. Тогда она еще ходила в музыкалку, поэтому расписание было плотным. Опаздывать нельзя. Кира прибегала с уроков, обедала и снова шла на занятия. А тут она опаздывала. Я радовалась — не хотела, чтобы ребенок все это видел. Думаю, они бы не стали при дочке вежливо разговаривать. В ужасе представляла, что ее начнут хватать за руки, а вдруг запрут в комнате или составлят бумаги, чтобы забрать. Но, когда дочка пришла, увидела только погром — нас в квартире уже не было.
Сначала меня отвезли в Следственный комитет в Мозыре, а вечером — в ИВС. Следователь дала, скажем так, возможность последнего звонока. Набрала мужу. Причем номер не помнила, она диктовала. Он толком ничего не сказал, лишь в общих чертах, что все нормально: покушали, сделали уроки, собрались в школу. Слышала Кирин голос, она что-то говорила, но к телефону подойти не просила… Не смогла бы, разрыдалась. А на тот момент требовалось много сил. Меня отправляли в место, где еще никогда не находилась. Нельзя было расклеиваться, поэтому попросила передать, что я ее очень люблю. Придумала, чтобы сказали, что на работе, срочно уехала в командировку и не могу позвонить. Бред, но тем не менее. Думаю, она обижалась. Все-таки мама не предупредила, не оставила миленькую записочку, а просто исчезла. Кира не задавала много вопросов, а родители сами старались не начинать этот разговор либо «съезжали» с темы. Они тоже были в шоке. Никто никогда не готовится к тому, что в их семье кого-то задержат.
Месяца три-четыре все говорили, что я в командировке. Я поддерживала легенду. Отправляла письма. В них рассказывала, что пока не могу вернуться, что у меня серьезная работа. В общем, все такое. Не знаю, доставали ли их из конвертов, чтобы не видела штампа СИЗО. Хотя, думаю, для нее это все равно было непонятно. Написано Гомель — и хорошо, мама не врет.
Верила ли она? Мне хотелось, чтобы верила… Позже узнала… Дочь думала, может, я заболела (ведь все кругом ходили напряженные), лежу в больнице и не говорю правду, чтобы ее не расстраивать.
«В какой-то момент дочь обронила: „Знаю, что мама не на работе“»
Как она узнала правду? Ее начали дразнить на детской площадке, в школе. Спрашивали: «Ты знаешь, что твою маму на семь лет посадили? Знаешь, что она сидит?» Это говорили ее ровесники, ребята 9−10 лет. Не думаю, что они сидели в каких-то мозырских пабликах или читали газеты. Наверное, все пошло от родителей. В моем понимании, взрослый в такой ситуации, наоборот, должен объяснить, как поддержать девочку или мальчика, ведь дети не отвечают за поступки мамы и папы. И это касается всего, не только заключения.
Всегда объясняла Кире, если, допустим, в классе или на улице появляется особенный малыш и его кто-то обижает или проявляет к нему излишнее внимание, его нужно защитить. Только мою дочку, когда с ней случилась беда, никто из посторонних не защитил. Почему? Не знаю, может, от страха. Хотя это же обычная человеческая реакция — поддержать ребенка.
Кира — человек достаточно закрытый. Она старается не показывать свою боль. Я в детстве тоже боялась проявить ее. По-моему, родителям она не сразу призналась, когда обо всем узнала. Просто в какой-то момент дочь обронила: «Знаю, что мама не на работе». Обо мне она мало разговаривала. Я постоянно писала семье: «Пожалуйста, не дайте ей меня забыть». Просила говорить обо мне, показывать фото и видео. Дед часто включал ей наши семейные видео, ролики, где я занимаюсь танцами. Случалось, Кира что-нибудь сотворит, они говорят: «Ты как мама». Дочь все это слушала, но, насколько знаю, с осторожностью. Может, чтобы не проявить какую-то слабость, или просто не знала, как справиться с таким накатом эмоций. Кира занималась со школьным психологом, но особых результатов не было. Все чувства она в себе подавила и продолжает их впитывать, как губка. Это заметно по ее поведению. Оно и сейчас непростое.
Порой обманывала. Например, говорила, что сделала уроки, хотя это не так. Много телефонов разбила или потеряла. У нее математический склад ума. Задания по математике щелкала как орешки. Когда меня задержали, оценки начали стремительно съезжать, за уроки садилась со слезами. Наверное, было какое-то отторжение. Может, просто не хотела идти на занятия. Даже когда я уже вернулась, говорила: «Не хочу в этот ад, адская школа, пекло».
Когда дети стали ее дразнить, родители научили Киру отвечать на издевательства. Не помню, какую фразу сказали, но что-то очень мудрое. Дочке стало полегче, но все равно, когда в девять лет тебе приходится защищаться от школы или двора… Это я должна ее оборонять, а не она маму…
Мне не сразу сказали, что она знает правду. У нас с родителями не случилось синхронизации в этом вопросе. Плюс письма читает цензор, и они не совсем понимали, что стоит рассказывать. А может, из-за того, что на них навалилась куча проблем, просто упустили из виду… Когда муж сообщил, что дочка все узнала, злилась на них. Ведь долгое время я продолжала придумывать ей историю про работу. Выходит, врала. Потом написала большое письмо с извинениями. Объясняла, что хотела ее уберечь, думала, так будет лучше. Кира ответила: «Все в порядке, люблю тебя и волнуюсь». С тех пор, как мне кажется, ее письма стали более поверхностные. Просто «Привет, как дела? Получила восемь-девять, сходила погулять. Люблю тебя. Ну все, мамуся, целую. Пока». Такие, скажем, эсэмэски. Она рисовала сердечки, радуги, но словно чего-то близкого не было. Весточки от нее приходили реже. Родители признавались, что иногда не могли усадить ее писать письмо. Просила: «Давайте попозже». Порой они находили то, что Кира писала, но не давала отправить. 23 или 25 марта 2023-го получила письмо, которое дочь подготовила на Новый год. Я не обижалась. Думаю, это был какой-то способ защиты. Может, так ей было легче держать себя в руках.
«Тяжело думать, что сейчас ты мама только на словах и по документам»
Первые полгода дочь жила с мужем, а потом с родителями, так я называю дядю и тетю, они меня вырастили. Мама умерла, когда мне было три. Еще до этого отец уехал, и мы начали общаться только спустя лет 17, наверное. Сейчас мы с ним стали ближе. Он живет в Москве, дважды приезжал в колонию на свидания, один раз с Кирой, передавал передачи.
Знала, что о моем ребенке позаботятся, накормят, помогут с уроками. Кира продолжала бывать в школьных поездках, ходила в кинотеатр и развлекательные центры, участвовала везде и всюду. Единственное, оставила музыкалку, ей больше не хотелось. Зато записалась на греблю, там нравилось. Дочь вела прежнюю жизнь. Много времени проводила с родными в деревне, папа забирал ее на полтора месяца в Москву. Внешне у нее была хорошая картинка, но что она чувствовала внутри, другой вопрос. Кира — девочка не по годам взрослая. Думаю, понимала, для нее стараются, но все равно в какие-то периоды была озлобленным ребенком.
В письмах я получала наши старые и их новые фотографии. Всегда это и радостно, и больно. Почему? Потому что хочется тоже быть на этих снимках с ребенком и остальными. Тяжело, когда не можешь повлиять на какие-то ситуации: собрать на уроки, побыть рядом. Летом 2022-го у меня был суд. Как раз в тот период, когда детям все покупают к школе (я подсознательно начинала об этом думать). В камере, где сидела до процесса, из восьми девушек только у одной или двух не было детей. В тот период обсуждали, где что берем к учебному году, красивые тетрадочки, обложечки. Мы оставались мамами без возможности обнять своих дочек и сыновей.
Дни рождения Киры вдали от нее проходили еще сложнее. Вспоминала предыдущие праздники. Расстраивалась, что снимки и видео с ее девятилетия канули в Лету с телефоном, который конфисковали. Представляла, какой бы торт ей заказала… В эти дни больше уходила в себя и, наверное, была раздражительна. Не хотелось идти на контакт, потому что головой находилась дома. Злилась на ситуацию, на то, что не планирую праздник, не бегу надувать шарики. Это же зима. Всегда переживаешь, когда несешь эти шарики до дома, чтобы они не лопнули… Вспоминала, когда начались схватки, и время, когда Кира родилась. Каждую минутку прокручивала в голове, чтобы быть поближе к ней. Все это с какой-то мистической надеждой, что, может, дочь почувствует: в мыслях я сейчас с ней, — проникнется и напишет письмо.
В другие дни в колонии старалась меньше о ней думать. Почему? Да, это положительные эмоции, но там часто страх граничит с паранойей. Боишься, если будешь много говорить о том, кого любишь, тебя этого лишат. Тех немногочисленных писем или вообще родительских прав. Когда прячешь эту любовь внутри, она придает сил. Я не доставала ее на первый план, потому что больно. Больно думать, что сейчас ты мама только на словах и по документам. Можешь ночью из себя эти чувства достать и слезы повытирать. Но днем, когда тебе нужно много сил, когда следует постоянно быть начеку, защищаться и не забывать, где ты находишься, лучше эту материнскую любовь запрятать. Если думаешь о детях, расклеиваешься и становишься мягче.
«Не понимала, не умела правильно объяснить ребенку свои чувства, что пережила»
Первое свидание в колонии мне дали в марте 2023-го, но на него я не попала. За день до встречи мужа задержали, и он не приехал. В сентябре разрешили новое. На нем были папа и муж. Хотела поговорить с супругом тет-а-тет, чтобы объяснить друг другу накопившиеся за год обиды и претензии, обсудить какие-то моменты по поводу Киры. Тогда еще не была готова встретиться с ребенком. Не хотела, чтобы дочь увидела меня в этом платье, почувствовала мою вину и слабость. В тот момент могла лишь упасть перед ней на колени и просить прощения за то, что на нее все это свалилось, а я не рядом. Представьте, как после такого вернуться в отряд… Я бы с ума сошла, я бы, наверное, быстро сломалась.
Просила не рассказывать дочке об их поездке ко мне, но она все узнала. Может, поступила неправильно, ведь для мамы ребенок должен быть в приоритете.
С Кирой мы встретились в марте 2024-го. Помню, был выходной до Нового года, время до отбоя. Лежала и просто сердцем почувствовала, что хочу и смогу ее увидеть. В январе на видеозвонке попросила дядю: «Если дадут свидание, привези Киру». Он писал, что она очень ждет, собирает вещи. Дочь привезла много игрушек. А еще нарисовала и прислала в письме смартфон, чтобы хотя бы так быть со мной на связи. Он как настоящий, с иконками Telegram, Instagram. Довольная пробежалась по отряду, говорила девочкам: «Смотрите, что у меня есть». Они шутили, оставь свой номерок, наберу. Прикалывались: «Если сейчас зайдут в отряд с обыском, Пышник будет виновата».
В ночь перед встречей меня охватил мандраж. Переживала, вдруг не получится, вдруг машина сломается, и тут же сама себя старалась переубедить в обратном. Перебирала в голове, как там Кира, в чем приедет, будет ли довольна? От волнения тошнило, сердце колотилось. Старалась дышать. Понимала, нужно поспать, иначе буду с дурной головой, ничего не запомню и не смогу сделать.
Какой ее увидела? Было большое облегчение, что она практически не изменилась. Такой же ребенок. Обнимашки, слезы. Ни слова не давала вставить. Показывала игрушки, мы рисовали. Хорошо, это была пятница, и на свидания приехало много семей с детьми, ей было веселее. Говорила: «Пойду погуляю». Не концентрировалась только на мне, нашла друзей. Слышала, как они болтали и кто-то обронил: «Мы родственные души по грусти».
На прощание сказала ей, осталось немножко, и буду дома. И мы плакали, и целовались. После встречи Кира стала отправлять мне больше рисунков, а я будто набралась сил. Понимала, впереди много работы.
Из огня да в полымя, так можно сказать про период после выхода из колонии. Не было времени прийти в себя. Освободилась, в тот же день забрала дочь, и началась жизнь — школа, уроки, готовка. Нужно следить за квартирой, вещами, ребенком. Снова все на твоих плечах. А ты еще немножко не в себе, и просто бы выдохнуть, посмотреть по сторонам, подумать, что делать дальше, спросить себя: «Как я?» Но у меня не было такого времени.
На третьи сутки стала на учет в милиции, начал действовать надзор. Нельзя было покидать квартиру с 22.00 до 06.00. Пошли определенные ограничения, словно попала на «домашнюю химию». Это постоянные переживания. Кира тоже стрессовала. За эти три года у нее наладился свой быт, теперь он тоже менялся. Обе оказались потерянные. Не знали, начинать что-то новое или продолжать то, что было? А как? В колонии что-то планировала, но все это не получилось бы сразу осуществить.
Изначально строить общение казалось немного сложно, потому что мы потеряли приличный объем информации о жизни друг друга. Не понимала, не умела правильно объяснить ребенку свои чувства, то, что пережила. Вроде и рассказываешь осторожно про тюрьму, а потом винишь себя: «Не стоит с дочкой об этом разговаривать». Сейчас говорим о многих взрослых вещах. Она все-таки почти подросток, у нее есть интернет. Но остается много непонимания, ругаемся. Часто повышаю голос… Не знаю, может, просто не могу с этим всем справиться. Пока у нас у обеих качели.
«Сейчас мы без ничего, с рюкзаками за плечами идем в какую-то новую жизнь»
В начале февраля 2025-го решила, что нужно уезжать из Беларуси. Кира об этом не знала. Ей нельзя было говорить, чтобы не сорвать процесс. Для нее была легенда: «Едем в Минск к доктору». Она поверила, потому что на стрессе у нее начались проблемы со щитовидкой. Когда дочка поняла, что мы оказались в другой стране, сказала: «Мама, я, наверное, понимаю, куда мы едем. Наверное, в Польшу».
Как она отреагировала? Капризничала, порой вела себя так: «Тебе надо, ты и делай». Например, не буду подниматься на этот эскалатор. Такое протестное состояние, с которым ничего не сделать. И ты не можешь сказать: «Иди домой», потому что у нас нет дома. Сейчас мы без ничего, с рюкзаками за плечами идем в какую-то новую жизнь. Повезло, что здесь есть мои друзья. Иногда она со слезами роняла: «Это у тебя здесь есть друзья, а у меня тут никого». Разговариваю с ней, спрашиваю: «Почему ты так поступаешь?» Отвечает: «Не знаю». Конечно, когда она столько сил прилагала к тому, что нужно постоянно защищаться, выпускать колючки… Это состояние не отпускает.
Три года она ждала, чтобы мама вернулась, чтобы одноклассники перестали дразнить… Когда освободилась, Кира просила, чтобы я ее на занятия провожала. Сначала до школы, потом до класса. Говорила: «Мама, ребята не верят, что ты у меня красивая». И всем им хотела меня показать, доказать, что я у нее красивая. У нее все начало налаживаться. И тут я ее из этого выдернула. Рассказываю, почему так поступила, но дочь еще маленькая, чтобы осознать опасность. Иногда говорит: «Ты же могла не отправлять видео». Стараюсь объяснить, что не могла, что есть ситуации, когда нельзя молчать, нельзя скрывать. Повторяю, что нам нужно держаться друг за дружку.
Два месяца находимся в шелтере (временном бесплатном жилье. — Прим. ред.). Что дальше, не знаю, мы пока не можем снять квартиру, у нас нет на это финансов. Зарегистрировались в школу, там сразу были каникулы, поэтому учится Кира еще только месяц. Сначала вроде все было хорошо, а потом педагоги стали жаловаться, что дочка где-то не слушается, где-то отказывается делать какие-то упражнения. Говорит, они это проходили в Беларуси. В разговорах у нее до сих пор проскакивает: «Не хочу здесь жить». Наверное, поэтому и не старается. Объясняю, у нас нет выхода, показываю плюсы жизни тут.
Мы постепенно становимся ближе. Если бы эмоционально чувствовала себя лучше, может, уже как-то бы все решили, но сейчас мне сложно делать даже простые вещи. Кнопку нажать, сообщение открыть. Много ответственных дел откладываю в долгий ящик. Иногда по несколько дней практически не выхожу из комнаты. Обратиться за помощью к психологу страшно, наверное, потому что все придется заново проговаривать и проживать. Хоть мы уже не в Беларуси, и есть ощущение свободы, но после колонии во мне засела психологическая привычка не подпускать мысли о Кире близко. С ними накрывает страх: вдруг заберут у меня эту радость.
Что помогает сближаться? Объятия. Обнимаемся перед школой или просто вместе лежим. Прикосновения говорят больше каких-либо слов.
